Открыла старуха ворота, пустила царевну.

 ‒ Каким ветром привело тебя, внученька? ‒ спрашивает. ‒ Как смогла ты добраться до этих мест? Сюда ведь и птица божья не залетит, не то, что человек!.. Тяжко вздохнула царевна:

 ‒ Грехи мои привели меня сюда, бабуся. Ищу я Ладан-монастырь, да в каком краю стоит он ‒ не ведаю!

 ‒ Видать, чуток счастья еще есть у тебя, коли ты на меня набрела!

 Ведь я ‒ святая Середа! Может, слыхала?

 ‒ Слыхать-то я слыхала, бабуся, а вот что вы на этом свете живете ‒ никогда бы не подумала!

 ‒ Вот видишь? А ты еще на судьбу жалуешься! Кликнула святая Середа громкий клич и тут же со всего ее царства собрались твари живые ‒ все, сколько их было. Спросила их хозяйка о Ладан-монастыре, но даже названия такого никто не слыхивал! Огорчилась святая Середа, да что поделаешь. Дала она царевне просфоры кусок да вина глоток ‒ подкрепиться на дорогу. А еще дала веретено золотое, что само пряжу прядет.

 ‒ Прибереги на худой случай ‒ пригодится! ‒ сказала ласково и направила гостью к старшей сестре своей ‒ святой Пятнице. Снова пустилась царевна в дальний путь. Целый год брела по местам диким, неведомым и с большим трудом добрела до святой Пятницы. Там все так же получилось, как и у святой Середы. Дала святая Пятница гостье в дорогу просфоры кусок да вина глоток, а еще дала мотовильце золотое, что само пряжу наматывает. Ласковым кротким словом напутствовала и к старшей сестре направила, ко святой Субботе. В тот же день отправилась царевна в путь-дорогу и опять целый год шла через места еще более дикие и страшные, чем прежде. Она уже три года в тягости была и едва добрела до святой Субботы.

Приняла ее святая Суббота так же радушно, как и сестры, пожалела бедняжку убогую. Крикнула, что было мочи, и тотчас же собрались все твари живые ‒ земные, водяные, летающие. Попросила их святая Суббота ‒ где, мол, в каком краю Ладан-монастырь стоит? И все твари ответили в один голос, что, мол, видом не видывали, слыхом не слыхивали. Вздохнула тогда святая Суббота от самой глубины души, поглядела в печали на несчастную странницу и молвила:

 ‒ Видать, сильно прогневала ты господа, внученька, либо заклятье крепкое на тебе лежит, коли не можешь ты найти, чего ищешь! Ведь тут ‒ конец света, а что дальше делается, даже мне не ведомо, и пройти туда ни тебе, ни другому кому ‒ невозможно... И вдруг приковылял, невесть откуда, хромой жаворонок. Идет ‒ на одну ножку припадает. Предстал жаворонок пред святой Субботой, а та спрашивает :

 ‒ Не ведаешь ли, жаворонок, где Ладан-монастырь стоит?

 ‒ Как же мне не ведать, хозяйка? Я туда по своей воле летал, там и ногу сломал!

 ‒ Коли так ‒ немедля веди эту странницу, доставь туда, во что бы то ни стало и научи, как ей там быть! Жаворонок вздохнул и сказал смиренно:

 ‒ Далек будет наш путь и труден, но услужу тебе, хозяин, с радостью!.. Дала тогда святая Суббота царевне просфоры кусок и вина глоток ‒ подкрепиться перед дальней дорогой в Ладан-монастырь. А еще дала она ей поднос золотой, золотую наседку, самоцветами усыпанную, с золотыми же цыплятами ‒ при нужде, мол, пригодится. А потом передала царевну на попечение жаворонку. Захромал-заковылял жаворонок, а царевна ‒ за ним. Так они и шли ‒ то жаворонок пешком, а царевна на нем верхом, то царевна пешком, а жаворонок на ней верхом. А когда выбивалась из сил царевна и ни пешком, ни верхом идти не могла, ‒ сажал ее жаворонок к себе на крылья и по воздуху нес. Целый год шли они, всякие невзгоды терпели, одолевали горы высокие да моря глубокие, леса дремучие да пески горючие. И повсюду кишмя кишели драконы, змеи-аспиды, василиски, взглядом убивающие, гидры двадцати четырехглавые, всякие иные чудища-страшилища, коим несть числа. Кругом пасти разверстые ‒ того и гляди проглотят! До того все они алчны, до того коварны и свирепы ‒ ловами не расскажешь! После трудов тяжких, опасностей несчетных, достигли они, наконец, пещеры. Тут жаворонок снова посадил царевну на крылья свои, коими едва шевелил от усталости, полетел, и очутились они в мире ином, неописуемом ‒ рай, да и только!

 ‒ Вот он ‒ Ладан-монастырь! ‒ сказал жаворонок. ‒ Тут живет Фэт-Фрумос, кого ты искала так долго. Погляди, ‒ не узнаешь ли чего-нибудь, что раньше видела? Царевна, хотя в глазах у нее рябило от окружающего великолепия, пригляделась и узнала мост волшебный, какого краше на всем свете нет, и дворец, в каком так мало прожила она с Фэт-Фрумосом. Узнала и заплакала от радости.

 ‒ Погоди, не спеши радоваться! Ты пока еще чужая здесь и не всех еще опасностей избежала, ‒ сказал жаворонок. Показал он царевне колодец, куда должна она приходить три дня кряду, рассказал, с кем повстречается у этого колодца и о чем разговор пойдет, что должна она сделать с веретеном, мотовильцем, с золотыми наседкой и цыплятами, полученными в дар от святых Середы, Пятницы и Субботы. Потом распрощался жаворонок со спутницей, его попечениям вверенной, и стрелой полетел домой ‒ побоялся, что и вторую ногу сломает. Обездоленная царевна проводила жаворонка взглядом, полным тоски, и побрела к колодцу. У колодца достала она перво-наперво из захоронки веретено золотое и присела отдохнуть. Спустя немного времени ‒ служанка по воду пришла. Увидела странницу и веретено золотое, что само пряжу прядет из золотой кудели, а каждое волоконце в той кудели тоньше человеческого волоса в тысячу крат. Увидела и побежала к хозяйке своей про этакое чудо рассказать. А хозяйка ‒ смотрительница во дворце Фэт-Фрумоса ‒ ведьмой была. От ее проделок сам Сатана поседел. Своими чарами умела она воду в камень обращать, и все уловки нечистой силы были ей ведомы. Одного лишь не умела ведьма ‒ в мысли человеческие проникать. И вот это исчадие ада, едва услышав про веретено золотое волшебное, погнало свою служанку звать поскорее странницу во дворец. Пришла царевна, а ведьма ей:

 ‒ Наслышана я, что веретено у тебя золотое есть ‒ само вертится, само пряжу прядет. Не продашь ли мне его? Много ли запросишь?

 ‒ Даром бери, ‒ отвечает царевна. ‒ Только позволь мне ночь провести в тех покоях, где твой государь почивает.

 ‒ Почему ж не позволить? Давай сюда веретено золотое и жди здесь, пока царь с охоты вернется. Отдала царевна веретено и ждать принялась. А щербатая ведьма знала царев обычай ‒ еженощно перед сном кружку сладкого молока выпивать. На сей раз такое она молочко приготовила, чтобы спал царь без просыпу до самого утра. Вот вернулся царь с охоты, лег в постель, а ведьма молоко ему прислала. Выпил он и тут же уснул мертвым сном. Тогда позвала ведьма странницу, как договорено, было, в покои царские и там оставила.

 ‒ Сиди тут, пока не приду за тобой! ‒ прошептала она. Ведьма шепотом говорила и на цыпочках ходила не потому, что боялась, как бы царь не услышал. Боялась она, что услышит ее верный царев слуга, с кем царь на охоту каждый день ездит. Лишь только вышла, чертова баба за порог, бросилась несчастная царевна на колени перед мужем своим и заплакала слезами горькими:

 ‒ Фэт-Фрумос, Фэт-Фрумос! Протяни десницу, коснись стана моего, дабы спало с меня заклятие, рассыпался обруч, и могла я тебе сына родить! Рыдала бедняга всю ночь напролет и понапрасну: не слышит царь, словно его и на свете нет. Едва развиднелось ‒ ведьма пришла. Хмурая ‒ туча тучей. Взашей чужестранку вытолкала и строго-настрого наказала убираться со двора на все четыре стороны. Снова побрела к колодцу царевна горемычная. Не на такой исход она рассчитывала!.. У колодца достала она мотовильце золотое. Опять пришла по воду служанка. Увидела диво дивное и бегом к хозяйке кинулась ‒ поведать, что у странницы, дескать, вчерашней есть мотовильце золотое, само пряжу мотает, чудеснее оно и краше того веретена. Снова послала алчная баба служанку за странницей, тою же хитростью завладела мотовилом золотым, а на утро прогнала странницу из покоев царских и со двора. Только на сей раз, верный царев слуга догадался, что у царя в опочивальне делается, сжалился над несчастной чужестранкой и порешил открыть своему господину глаза на ведьмины проделки. Когда поднялся царь ото сна и на охоту отправился, пересказал ему слуга, ничего не пропустив, все, что две ночи подряд в царской опочивальне творилось. Выслушал царь верного слугу своего, встрепенулось сердце вещее. Потупил он очи долу и заплакал. Пока проливал Фэт-Фрумос слезы горькие, изгнанная жена его сидела, терзаясь у колодца. Теперь извлекла она на свет божий последнюю надежду свою ‒ поднос и золотую наседку с цыплятами. Сидит она возле колодца, а бог снова служанку принес. Завидев чудо расчудесное, набрала служанка поскорее воды и к хозяйке помчалась:

 ‒ Ох, господи!.. Хозяюшка! Что я видела!.. У той, у убогой, появился теперь поднос золотой, а на нем ‒ золотая наседка с цыплятами! Красота такая ‒ глаз не оторвать!.. Услышала зловредная баба про новое диво и тот же час послала служанку за странницей, а сама подумала:

 ‒ Нет, не проглотить ей того, на что рот разевает!.. А когда пришла чужестранка, ведьма, тою же хитростью, наложила лапу на поднос золотой, на золотых наседку с цыплятами. Вернулся царь под вечер с охоты. Принесли ему, как всегда, молока кружку, а он и говорит себе:

 ‒ Не стану я это молоко пить!..

Как сказал, так и сделал: молоко выплеснул, а сам в постель лег и тут же спящим притворился. Понадеялась ведьма на силу зелья своего, поверила, что царь и впрямь уснул, привела царевну в опочивальню, как и в те ночи, приводила, и оставила там. Упала царевна на колени у ложа мужа своего, разрыдалась и заговорила сквозь слезы:

 ‒ Фэт-Фрумос, Фэт-Фрумос! Пожалей две душеньки невинные, кои вот уже целых четыре года маются, муки страшные терпят! Коснись десницей стана моего, дабы рассыпался обруч, и родила я тебе сына! Нет больше сил моих переносить такие страдания! Высказала она все это, а Фэт-Фрумос, словно во сне, протянул к ней свою правую руку. Едва коснулся он стана жены своей ‒ данг! ‒ рассыпался обруч железный и разрешилась царевна от бремени, не испытав никакой боли!.. Тут и поведала царевна мужу обо всем, что довелось перетерпеть ей. Встал тогда Фэт-Фрумос с постели среди ночи, всю дворню на ноги поднял и повелел привести к нему ведьму со всеми сокровищами, что она обманным путем у жены его выманила. Еще повелел он вывести из конюшни кобылицу необъезженную и мешок с орехами принести. В тот мешок ведьму посадить, мешок кобылице к хвосту привязать и кобылицу вскачь погнать. Как велено, так и было сделано. Пустилась кобылица вскачь. Где орех из мешка выпадал, там и от исчадия адова кусок отваливался, а совсем оторвался мешок, и голова ведьмина раскололась, как горшок!.. А ведьма и была той самой свиньей, что с поросятами в луже барахталась. От нее Фэт-Фрумос к старику попал, как сказано, было. Волховством бесовским превратила она Фэт-Фрумоса, господина своего, в поросенка дрянного ‒ хилого да шелудивого. Для того она его превратила, чтобы женить на одной из одиннадцати своих дочерей, тех, что следом за ней из лужи от старика убежали. За это и предал ее Фэт-Фрумос столь страшной казни. Слугу же своего верного одарил по-царски и до конца дней его от себя не отпускал. Вспомните теперь, люди добрые, что когда брал Фэт-Фрумос царевну себе в жены, никакой свадьбы у них не было. А тут уж они свадьбу справили, да и крестины заодно. Да так, как никто в целом свете никогда не справлял, и думаю я, никогда не справит... Стоило Фэт-Фрумосу лишь помыслить ‒ явились к ним царевнины батюшка с матушкой и старик со старухой, снова в наряды царские облаченные. На самом почетном месте посадили их... Великое множество гостей собралось на веселый и богатый пир. Три дня пировали и три ночи, а коли не перестали ‒ то и по сей час пируют...