— Видать, правду люди говорят — ты к нему с добром, а он к тебе со злом, — огрызнулся Морозище. — Не дал я вам войти сюда первыми, так мне за это и надо, да ещё мало. Впредь наука — кто в другой раз так поступит, пусть так же и поплатится.

— Правильно, Морозище, жаль только, что ты малость не в своём уме и от дурости не лечишься, — ввязался Глазище. — Но из-за твоих шуточек скоро вся ночь пройдёт, а мы так и не отдохнём. Что бы ты сказал, если бы тебе спать не давали? Ещё твоё счастье, что напал на добрых людей, другие уж давно бы тебя как следует взгрели.

— Да замолчите вы или нет? Не то я как вытяну ноги — стенки вышибу, — вскипел Птицежор-вышегор-ширеширище, — и вылезу на двор с крышей на голове.

Никак вы себе места не найдёте, а уж поздно совсем — разве это дело? Сдаётся мне, Губастый, что ты первый зачинщик во всей заварухе.

— Твоя правда, — поддакнул Глазище. — Повезло ему, что такие добрые мы да терпеливые.

— Дать бы ему как следует, — поддал жару Жаждище, — за вихры бы оттаскать да бока намять, а иначе не угомонится.

Увидел Морозище, что все на него ополчились, совсем взбеленился да как дунет, — стены на три локтя заиндевели, а у товарищей его от стужи зуб на зуб не попадает, и так они дрожать начали, что рубахи на них ходуном заходили.

— Вот получайте! — захохотал Морозище. — Отплатил вам с лихвой! Теперь можете молоть что угодно, я больше не злюсь. Да это же курам на смех! О Белом Арапе ничего не говорю, но вы-то, рвань несчастная, как смеете привередничать? Эх, было бы у меня столько золотых, сколько раз вы спали на свиной подстилке да в навозе. Ишь ты, притворяются барчуками, в сенях рождёнными, с рожами холёными.

— Снова у тебя язык зачесался, Губастый, — закричали все остальные. — Будь ты проклят со всем твоим родом, во веки вечные, аминь!

— И от меня подкинь. Бью я челом всей вашей компании, как зелёному бору, и выставляю бочку вина, а вторую наливки, — не остался в долгу Морозище. — Ну, а теперь давайте спать, потому — скоро надо вставать, силы наши объединять, Белому Арапу помогать, друг на друга не серчать, а то счастья нам не видать и в раю не побывать.

Поругались они ещё малость, почесали языки, — глядь уж утро настало! А царский холоп тут как тут, думает, что гостей давным-давно в живых нет, и пришёл, как положено, золу из терема выгребать. Подошёл он поближе, и что же, вы думаете, увидел? Медный терем, раскалённый с вечеру докрасна, превратился в глыбу ледяную, так что снаружи и не различить, где двери, а где окна, где решётки, а где ставни, — ничего не разберёшь. А изнутри раздавался страшный грохот: гости колотили что есть мочи в двери и орали во всю глотку:

— Что это у вас за царь такой, — оставляет гостей мёрзнуть в нетопленных покоях? Даже в хижинах последних нищих такого холода не бывает. Разнесчастные наши головушки, промёрзли мы до костей, даже язык к нёбу примёрз!

Как услышал это царский холоп, перепугался до смерти, но и обозлился как чёрт. Попытался он дверь отпереть, да куда там, хочет совсем её с петель сорвать — тоже никак не выходит. Как тут быть? Побежал и доложил обо всём царю. Пожаловал тогда туда сам царь с народом, люди тащат заступы острые, да котлы с кипятком. Начали они — кто лёд откалывать, кто кипятком петли да замки дверные поливать. Долго бились-мучались люди, пока смогли двери отворить и гостей выпустить. А как увидели их, так и обомлели: у дорогих гостей волосы, бороды и усы до того заиндевели, что и разобрать нельзя, люди ли это, черти, иль другая какая нечисть. И так все они дрожали, тряслись и зубами лязгали, что страшно становилось. А в Морозище словно все бесы вселились, до того его трясло, и такие чудеса он своими губищами выделывал. Сам Рыжий царь ужаснулся, когда увидел, что он за коленца выкидывает.

Ну, а Белый Арап вперёд вышел, царю, как положено, поклон отвесил и говорит:

— Твоё царское величество! Его светлость племянник могущественного Зелен-царя, наверно, уж ждёт меня с нетерпением… Думаю, что теперь твоё величество отдаст нам свою дочь и мы оставим тебя в покое, отправимся восвояси.

— Ладно, добрый молодец, — процедил сквозь зубы царь, посматривая на них искоса. — Придёт и для этого время. А пока что закусите немного, а то ещё скажете, что ушли из моего дома голодными.

— Святое слово, твоё величество, изволил вымолвить, — обрадовался Голодище, — а то у нас животы совсем подвело.

— Может, ты нам и выпивку какую выставишь, твоё величество, — попросил Жаждище, — а то у нас глотка совсем пересохла.

— Да что вы клянчите, — оборвал их Глазище, подмаргивая, — его величество сам знает, что нам надобно.

— Я тоже так думаю, — поддержал его Птицежор-вышегор-ширеширище. — Коли мы к царю в гости попали, то уж не бойтесь, его величество о нас позаботится — обогреет, накормит, да и выпить поднесёт.

— А как же иначе, — пробормотал Морозище, лязгая зубами и дрожа, как в ознобе. — Всем известно, что его величество — отец всех голодных и жаждущих. Потому-то я и радуюсь, что хоть немного согреюсь, когда выпью винца — крови господней.

— Да замолчите же наконец! — прикрикнул Голодище. — Хватит и одной дубинки, чтоб целый воз горшков расколоть. Не надоедайте больше его величеству. Он ведь тоже человек… Это нам, голодранцам нищим, трудно гостей потчевать как положено, а для целого царства-государства — это плёвое дело, вроде как укус блошиный.

— Что до меня, то жратва — это баловство одно, — возразил Жаждище, — вот выпивка — это стоящее дело. Попросил бы я твоё царское величество, коли решишь ты нас угостить, как задумал, вели выставить выпивки побольше, в ней ведь вся сила, вся отвага. Говорят же: побольше пей — горе развей! Только, сдаётся мне, разболтались мы, и его величество уж не знает, как нам и угодить получше.

— Хоть бы поскорей пожрать дали чего-нибудь, — вздохнул Голодище, — а то с голоду вовсе обессилели, сердце заходится.

— Да подождите вы! — успокоил их Глазище. — Небось не мыши у вас в животах ночевали. Вот-вот жратву и выпивку выставят, вы только брюхо наготове держите.

— Сейчас подадут вам есть и пить, — сказал царь. — Только худо вам будет, ежели не справитесь со всем угощеньем. Хлебнёте вы со мной горя… Не думайте, что шучу.

— Пошли нам бог горя такого, а не другого, твоё величество, — гаркнул Голодище, а сам руками за брюхо держится.

— А твоему величеству дай бог думу добрую да руку щедрую, чтобы выставил ты нам всякой еды да выпивки побольше, — пробормотал Жаждище, глотая слюни. — Насчёт жратвы да выпивки мы всегда самые первые; вот работа — это уж не про нашу честь, пусть другие, сумасшедшие, ею пробавляются.

Слушает царь, молчит и только зубами от злости скрипит да про себя думает:

«Ладно, ладно! Баламутьте вы море пальцем, только посмотрим, что запоёте, когда на дно угодите. Наплачетесь вы тогда!»

Подумал он так и ушёл в свои хоромы.

Не много времени прошло — притащили им двенадцать возов с хлебом, двенадцать жирных коров зажаренных и двенадцать бочек вина, да такого крепкого, что только глотнёшь, сразу ноги подкашиваются, глаза стекленеют, язык к нёбу прилипает, и начинаешь ты лопотать по-турецки, хоть ни аза не смыслишь. Посмотрели Голодище и Жаждище на угощенье и повелели всем остальным:

— Ну, вы жрите и пейте первые, сколько в вас влезет, только не вздумайте всё проглотить и выпить, а то несдобровать вам, сживём со свету.

Белый Арап, Морозище, Глазище и Птицежорище взялись тогда за дело, наелись и напились до отвала. Да толку мало. Даже незаметно было, много ли, мало ли они съели-выпили, угощенье было выставлено на славу, одним словом — царское.

— Ну, а теперь убирайтесь отсюда, калеки маломощные, только зря угощенье расковыряли, — закричали Голодище и Жаждище, — им совсем уж невтерпёж стало, так им животы от голода и жажды свело.

И вот начал Голодище в рот зараз по целому возу хлеба отправлять и по целой жареной корове уписывать, так что не успел никто оглянуться, как он уже всё сожрал, со всем управился, словно и не выставляли ему никакой еды. А Жаждище выбивал днища из бочек и высасывал их одним глотком. В два счёта он все бочки досуха осушил, так что не осталось в них хоть капельки вина на клёпках.

Проглотил всё Голодище и начал швырять костями в царских слуг да вопить во всю глотку, что от голода помирает.

А Жаждище — тот орал не своим голосом, что подыхает от жажды и как полоумный расшвыривал во все стороны клёпки и днища.

Услышал царь в своих хоромах рёв и грохот, всполошился, выбежал, увидел, что гости натворили, и за голову схватился.